ХХII
Это страшнее, чем думалось
На поле боя, в дыму и крови гигантских сражений, среди невиданных доселе орудий уничтожения, Вахит и его товарищи солдаты поняли, что война была ужаснее и страшнее, чем им казалось до сих пор.
Тяжелые снаряды, невидимые глазу, проносились с леденящим кровь воем. Врезаясь в землю, они разворачивали ее, и грохот взрыва потрясал все вокруг. И если на том месте, куда падали снаряды, оказывались несчастные солдаты, они погибали, смешавшись с землей. Пули пронизывали тела, и солдаты валились, как колосья, срезанные градом. Ни у кого не оставалось надежды выйти живым из этого ада.
Аэропланы врага пролетали над окопами; они тоже завывали голосами смерти или снижались бесшумно, напоминая коршунов, выслеживающих гусят, — и ужас смерти охватывал солдат.
В эти дни, когда солдаты дрались лицом к лицу с противником, каждый, спасая свою жизнь, старался убить устремившегося на него «врага», и люди ожесточались. Мало кто обращал внимание на упавшего рядом товарища, мало кто слышал его предсмертные стоны, его мольбы о воде, о легком конце от пули соседа, — каждый был занят собой.
Сердца очерствели, люди почти потеряли способность жалеть других, сочувствовать их страданиям. Война приковала к себе все мысли солдат, и Вахит не составлял исключения.
Постоянная угроза смерти, необходимость сутками находиться под артиллерийским огнем, без веры в спасение, без надежды на отдых, двигаться по окопам и идти в атаку под беспрестанный гром пушек и свист пуль — это на первых порах вытеснило другие думы и интересы Вахита.
Но со временем Вахит привык ходить под огнем, сжился с трудностями войны. Многие товарищи Вахита погибли, многие были тяжело ранены и выбыли из строя, а Вахит долго оставался невредимым. Только через несколько месяцев Вахит был легко ранен, настолько легко, что через неделю он уже вернулся в строй и принялся за дело, к которому стал привыкать.
Теперь ужасы войны и постоянная угроза смерти уже не мешали думать Вахиту, и он много размышлял о былой жизни, о настоящем и будущем. Лежа в сыром окопе или в глубокой воронке, пережидая артиллерийский огонь противника, — он вспоминал жизнь в медресе, изучение «книги о джихаде», вспоминал, как он храбрился, желая участвовать в войне мусульман с кяфирами, как хазрет описывал диковинное оружие — манжаник. Возникали перед ним и другие картины: призыв, киевские казармы, расправы с непокорными солдатами, встречи с Нури Сагитовым.
Вахит знал теперь, что Нури Сагитов и его соратники сражались за революцию, они отдали за нее свободу и жизнь, а он, Вахит Ягфаров, в ту пору ничего не понимал, — это пришло позже, когда он уже ничем не мог им помочь. Вахит не раз мысленно проходил по тем ступеням сознательной, зрячей жизни, какими вела его тяжкая солдатская доля. От воспоминаний о деревне, об учителе Нагиме Аминове, о становом приставе, учредившем надзор над Вахитом, он переходил к этой войне, к страшной братоубийственной бойне, где люди стреляли друг в друга ради корысти богатых. Жестокости войны неизбежно связывались с незабываемыми событиями киевской поры, — ночным расстрелом и выступлением рабочих против вооруженных казаков в день Первого мая. Ненависть Вахита к войне росла с каждым днем, и число солдат, мысливших так же, как он, увеличивалось с небывалой прежде быстротой.
— Зачем нам эта война? Ради кого мы воюем? Почему немцы являются нашими врагами? — спрашивали солдаты. — Немецких рабочих и крестьян так же, как и нас, заставляют против их воли воевать… Следует брататься с ними и повернуть свои винтовки против настоящих врагов, — открыто говорили они.
Солдаты, вновь прибывшие на фронт, не хотели воевать.
— Вот погодите, получим оружие… Мы-то уж знаем, куда его направить… — говорили многие из них. — Сейчас в тылу жить стало невтерпеж. В городах голодают. В деревнях никого не осталось, кроме стариков, вдов и детей. Поля лебедою заросли, что засеяно, и то не убирается…
Они рассказывали об антивоенных демонстрациях в городах, о требованиях хлеба и мира, о кровавых столкновениях войск с рабочими и о том, что солдаты, не повинуясь офицерам, зачастую отказываются стрелять в рабочих. Красной молнией пронизали весь фронт вести о братании русских и немецких солдат на некоторых участках, о случаях расстрела офицеров солдатами. Теперь почти каждый солдат начал понимать, к чему клонится дело.
Вахит был на войне с самого ее начала, понимал не хуже других, что в скором времени произойдут изменения, и горел страстным желанием участвовать в предстоящих событиях.