Ясный день.
Солнце клонится к Уральским горам. Кажется, оно уходит, улыбаясь сегодня и нам.
Люди, оставшиеся и сегодня в казармах без работы, вдруг почему-то побежали в сторону мелкого березняка, покрывавшего пологий холм за прииском. По тому, как поспешно они бежали, было ясно, что в этом березняке случилось что-то немаловажное. Выйдя из палатки, мы тоже помчались туда.
— Что там такое?
Один из бегущих прокричал на ходу, вырываясь вперед:
— Нашли кусок золота величиной с лошадиную голову!
Кто-то сбоку добавил:
— Говорят, и поднять нельзя!
Самородок величиной с лошадиную голову!
Пораженные новостью, мы невольно замедлили ход и начали обсуждать это событие.
Счастлив человек, нашедший такой самородок! Другие не могут найти кусок золота хоть с голубиное яйцо, а он набрел на «лошадиную голову»!
Хотя у народа и есть поговорка: «Если он даже даст золота с лошадиную голову, не стану делать этого дела», многие не верили, что на земле бывают самородки величиной с лошадиную голову. Но тем не менее все торопились взглянуть на находку.
Мы так быстро бежали в гору, что вскоре силы наши иссякли. Некоторые отстали, задыхаясь.
Наконец, мы попали на открытую поляну среди березового леска. Собравшийся здесь народ с изумлением смотрел на что-то.
Мы протиснулись к середине круга и взглянули на небольшую площадку в центре. Наш взгляд упал на баев, сидящих на красном персидском ковре.
Действительно, перед баями, придавив ковер, лежал красноватый камень с лошадиную голову. Около него еще какие-то камни такого же цвета, один величиной с кулак, другие поменьше.
Увидев, наконец, это чудо собственными глазами, мы поразились пуще прежнего. Чтобы получше разглядеть куски золота, люди, толкаясь, стали пробираться вперед. Но стражник набросился на них, и толпа отпрянула назад. Мы не сводили глаз с золота. Хотя самый крупный из кусков действительно был не меньше лошадиной головы, однако, это было не чистое золото. Оно смешано с камешками и красноватой пылью, похожей на железную руду. Но в этой богатой породе виднелась золотоносная жила в палец толщиной. В маленьких кусках золото тоже срослось с породой.
Эта глыба золота и куски, лежавшие рядом с ней, словно ее дети, были найдены всего на глубине трех четвертей под землей.
Нашел золото башкир с Урала. Он неустанно ищет золото, находясь в подчинении у баев и стражников. Похоже на то, что он забыл сейчас и об усталости и о еде. Кто знает, о чем думал он, радуясь в душе найденному кладу…
И он все копал и копал, торопливо, из последних сил. Пот, катившийся с его лба, падал на землю, оставляя следы на пыльном лице.
С груды золота баи перевели ленивый взгляд на башкира, копавшего землю. По-видимому, их не удовлетворяет и это золото. В глазах баев нет радости.
«Почему они не умеют радоваться? — поражались мы. — Кто их знает…»
Через некоторое время старший из баев кликнул стражника и что-то сказал ему на ухо. Стражник стал разгонять стоявших на поляне людей.
Мы шли и смеялись, а баи, не трогаясь с места, угрюмо смотрели на золото, лежавшее на персидском ковре.
Мы возвращались не спеша и все говорили только об этом невиданном самородке.
— Вот парень! А ведь где лежало богатство-то! Мы по нему ходили.
— Тот, кто нашел его, счастливый человек! С сегодняшнего дня он сможет прожить и не работая. Верно, одной награды ему хватит на остаток жизни…
— Сколько же там золота?
— Это станет известно после того, как отделят золото от камней.
— Там, наверно, золота на миллион!
— Миллиона, пожалуй, не будет, а все-таки будет много.
— Подумай-ка! Ни с того ни с сего в карманы баев ссыплется столько золота.
Мы с товарищами мечтали, чтобы и нам выпало такое же счастье, как удачливому башкиру. Теперь нам казалось, что золото лежит повсюду. Возможно, поэтому один из наших товарищей поднимает с дороги небольшие куски красноватого камня, осматривает их, вертит в руках и с досадой швыряет в сторону.
Сегодня за вечерним чаем в каждой палатке, землянке и в казармах только и разговоров, что об этом необыкновенном самородке. И мы, вскипятив вечерний чай, уселись и завели разговор о том же.
Наш товарищ Шакир был простоватый и открытый человек.
— Ну, парень, — сказал он, — если бы я нашел это золото, уж я бы знал, что делать!
Это показалось забавным.
— А что бы ты стал делать?
Он ответил, не задумываясь:
— Я бы вернулся в Тумас, выстроил великолепный дом и женился на дочери одного бая. Затем позвал бы вас в гости, угощал бы неделю-другую. Дал бы вам денег и отправил в Троицк, в медресе.
Мы посмеялись над его словами и спросили:
— Отдал бы этот бай за тебя свою дочь?
Но он так же решительно отрезал:
— Почему не отдать? Было бы много денег, он сам позовет и выдаст.
— А ты видел его дочь?
— Летом прошлого года мы возили баю дрова. Его дочь не скрывала от нас свое лицо, даже разговаривала с нами. Она, как русская девушка, ничуть не стесняется…
Мы опять дружно засмеялись.
Но он нисколько не рассердился и тоже рассмеялся.
— Что вы находите в этом смешного? В таком случае скажите: что станете делать вы, найдя такой кусок золота? — спросил он.
Лутфулла, подумав немного, сказал:
— Я сегодня же уехал бы в Троицк и учился бы круглый год, зимой и летом, без перерыва.
Шакир возразил ему:
— Чепуху ты говоришь! Будь у меня столько денег, я не стал бы задуривать голову учебой!
— Ничуть не чепуха, — спокойно ответил Лутфулла. — Ученого человека все дороги приведут к счастью, и всю жизнь ему можно не работать.
Оттого что мы безустали говорили о золоте, нам стало казаться, что наши карманы уже сейчас набиты деньгами.
— А что стал бы делать ты? — спросили товарищи меня.
Я ответил уклончиво:
— Что можно делать с золотом, которое не найдено?
— А, допустим, найдешь?
Я оказался в затруднительном положении и не знал, что ответить. А ответить нужно было, — ведь и до их вопроса я уже думал о том, как поступил бы, если бы, на счастье, нашел самородок не с лошадиную голову, а хотя бы с кулак.
К тому времени я уже читал «Большую географию» Каюма Насыри и некоторые другие книги, случайно попадавшие в руки. Чтение этих книг разбудило мой ум и зародило мечты о поездке в дальние страны.
Мне вдруг показалось, что когда-нибудь я непременно найду золото, и я сказал взволнованно:
— Если бы я нашел столько золота, я поделился бы с вами, а долю, причитающуюся мне, поменял бы на деньги и тоже уехал бы учиться…
Наконец очередь дошла и до Файзуллы: как бы поступил он, найдя золото?
— Ну, Файзулла, что стал бы ты делать? — спросили мы.
— Я тоже поделился бы с вами, а со своей долей вернулся бы навсегда в деревню…
— Ты совсем о чепухе мечтаешь, — сказал Лутфулла, пожимая плечами.
— Почему? — опешил Файзулла: ему уже виделась в мечтах родная деревня.
— А разве не чепуха?! Кто оставляет учебу ради того, чтобы вернуться в деревню? Что хорошего в деревне-то?..
После длительного спора, в котором каждый настойчиво защищал свою мечту, мы отправились спать в белую, трепетавшую от вечернего ветра палатку.
Наутро мы шли к вашгердам в самом трезвом состоянии духа, от вчерашних мечтаний не осталось и следа…
Однако за работой разговоры все время вертелись вокруг диковинного самородка. Кто-то сообщил, что вчерашняя находка после очистки от камней и породы дала один пуд тридцать фунтов чистого золота и все мы продолжали дивиться такому кладу.
Теперь, когда стал известен вес найденного золота, стали живо обсуждать, много ли тысяч наградных дали башкиру, нашедшему самородок.
И это, оказывается, было уже известно; вскоре весь прииск знал, что ему дали в награду сто рублей.
— Неужели всего сто рублей?! — поражались люди.
— Да, сто рублей, — подтвердил рабочий, ходивший за каким-то делом в контору. — Я сам видел башкира и слышал это из его уст.
— Мало, очень мало! — заговорили наперебой рабочие. — Разве сто рублей подходящая награда человеку, нашедшему такое сокровище? Нужно было дать, по крайней мере, тысячу.
Известие о том, что башкира наградили только ста рублями, огорчило всех. Все поражались жадности баев:
— Бессовестные! Чем совать подачку, уж лучше бы ничего не давали.
— Да и он хорош! Он не должен был брать; бросил бы им деньги в лицо!
— Не брать? — заметил кто-то скептически. — Ты думаешь, что удивил бы этим баев?
— Пусть берет, с паршивой овцы хоть шерсти клок… — говоривший даже выругался крепко и решительно махнул рукой.
Вечером у палатки мы снова завели речь о самородке, подсчитывая его стоимость.
Особенно горячился Лутфулла. Загибая пальцы, он торопливо говорил:
— Если взять золотник по пять рублей, то один золотник — это пять рублей, а десять золотников — сто рублей…
— Вот дурья башка! — рассмеялся Файзулла. — По-твоему, десять золотников стоят сто рублей? Посчитай-ка лучше: ровно пятьдесят.
— Ну, пусть пятьдесят рублей, — спокойно сказал Лутфулла: такие мелочи не занимали его. — Сколько золотников в одном фунте, а?
— Девяносто четыре… — сказал я без особой уверенности.
— Нет, девяносто шесть, — уточнил Шакир.
— Ну, пусть примерно будет сто золотников, — поспешил сказать Лутфулла, которому не терпелось перейти к большим цифрам. — Сто золотников по пяти рублей каждый — это составит пятьсот рублей. Вот оно как!
Мы потрудились еще немного, но уже не хватало пальцев для подсчета. Стоимость клада достигла огромных чисел; бесконечно тянулась золотая жила, золотники складывались в фунты, фунты — в пуды. Мы потеряли конец нити и стали путаться.
Шакир долго думал и спросил:
— Десять тысяч рублей, кажется, составляют миллион?
— Нет, тысячу раз тысяча составляет миллион, — ответил Файзулла.
Оттого что счет достиг таких чисел, все запуталось в наших головах.
По одним грубым подсчетам золотой самородок стоил сто тысяч, по другим — его цена достигала нескольких миллионов. Наши головы уже не могли объять таких сумм, и мы бросили счет.
Покачивая головой, Лутфулла сказал:
— Подумай-ка! В то время, как баи бездельничали, бедняга башкир нашел им такой клад, а они сунули ему всего сто рублей.
— Ну и что ж, — заметил кто-то, — ведь и башкир-то ничего такого не сделал. Ведь не в забое, по крупицам, добыл он это богатство…
— Как так не сделал! — почти обиделся Лутфулла. — Он рыл землю и нашел золото.
— А земля чья?
— Она принадлежит баям… — признался Лутфулла.
Все умолкли, и в тишине вдруг прозвучал вопрос, который каждый из нас задавал самому себе.
— Как же эта земля может принадлежать баям, живущим в Оренбурге? — проговорил стройный черноглазый парень.
— И действительно, чья земля? — поддержал его кто-то.
В ту пору мы еще не могли дать ответа на этот вопрос. Мы тогда ничего не знали ни о земельном вопросе, ни о социализме, не читали об этом книг, и важнейший вопрос жизни — кому принадлежит земля? — так и остался без ответа.
В последние две недели перед отъездом в Троицк мы вчетвером занимались разведкой луговой местности в одной версте от прииска.
Мы рыли круглые ямы — шурфы — и спускались в них.
Нам платили двадцать копеек серебром за аршин. Достигнув слоев, где обычно залегает золото, мы на пробу промывали одну-две бадьи глины. Эти работы велись, конечно, под руководством штейгера. В одних местах мы находили несколько крупинок золота, другие не давали ничего.
В зависимости от результатов, мы оставляли для заметки вбитые в землю колья. Баи сами определяли, выгодно ли вести в этих местах добычу золота, нас это не касалось. Но разведочная работа оказалась прибыльной: каждый ежедневно зарабатывал по рублю.
— Рубль!.. Это немалые деньги, — говорили мы удовлетворенно.
За две недели луг запестрел кучами красной глины. Число колодцев глубиной в шесть-семь аршин достигло нескольких десятков. Мы теперь считали себя заправскими рабочими прииска.
Деньги получали в субботу.
Файзулла и Лутфулла ушли в контору за деньгами, а мы с Шакиром остались готовить обед в очаге, вырытом прямо в земле.
Наконец, они вернулись. Лица у парней радостные: кажется, они получили деньги…
Мы поднялись навстречу им.
— Ну, сколько получили денег? — спросили мы одновременно.
Ничего не говоря, они прошли в палатку и высыпали деньги на скатерть. Среди горстки серебряных целковых блестело несколько пятирублевых золотых монет.
Считать начал Файзулла. Для начала он пересчитал золотые монеты:
— Один, два… шесть… Тридцать рублей, — сказал он и отложил их в сторону.
Серебряных монет оказалось на тридцать два рубля сорок копеек.
— Шестьдесят два рубля сорок копеек!..
Мы посмотрели друг на друга. За пятнадцать дней заработать столько денег! Да, это немало.
Переглянувшись, Файзулла и Лутфулла спросили нас:
— Сказать вам новость?
— Какую новость? — вскричал я, все еще радуясь невиданному заработку. — Скажите!
— Нам предлагают ехать на разведку в сторону Орска, — сообщил не без гордости Файзулла. — Необходимые инструменты и лошадей дает контора. За работу будут платить так: двадцать копеек за аршин до пяти аршин глубины, до десяти аршин глубины — двадцать пять копеек за каждый, до двадцати аршин — по тридцать копеек, а если и дальше пойдет, то и по тридцать пять копеек за аршин…
Сомнение шевельнулось в моей душе, — я невольно вспомнил темное подземелье «Восьмого», ночной обвал.
— А если будет глубже? — спросил я.
Файзулла ответил, не задумываясь:
— Они говорят, что глубже этого не будет.
— Когда нужно ехать?
— Послезавтра. Штейгер, который отправится туда, очень уговаривает нас. Он говорит, что там будет хорошо, что в контору сообщил о нас он и это нужно ценить.
Потолковав немного, мы решили ехать.
На следующий день мы не вышли на работу — были заняты приемкой вещей, телеги и инструментов. К полудню вещи, необходимые для поездки, были приготовлены. Сердца наши бились почему-то учащенно…
Вечером я отправился в казарму проститься со стариками Сибгатом и Салимом.
В углу, где ютилась семья Салима, я увидел большую группу людей. Они были расстроены чем-то, слова жалости непрерывно неслись оттуда. Я поспешил туда. Увидев меня, жена Салима сказала:
— Твой абзый ведь покалечился, — и заплакала.
— Как покалечился?
Вытирая слезы концом платка, она сказала:
— Сорвалось бревно и повредило ему плечо. Хорошо еще, упало не на голову. Если бы на голову, он тут же умер бы.
Стоны старика Салима были слышны издалека. Я подошел к нему. Около него сидел, сгорбившись, старик Сибгат и его жена и суетились товарищи по забою. Не зная, что предпринять, они растирали поврежденную руку старика Салима.
Кто-то высказал предположение:
— Наверно, вывих плеча.
— Или перелом…
Салим лежал на спине, он тихо жаловался на боль и стонал.
По совету стариков, Хадичэ достала старую рубаху, разорвала ее на широкие полосы и, обмакнув в соленую воду, забинтовала руку и плечо Салима. Старик, хоть и старался сдерживаться, стонал так, что у многих появились слезы на глазах. Хадичэ, не выдержав, отвернулась к печке и заплакала.
Только спустя долгое время стоны Салима утихли, и он огляделся. Его взгляд упал на меня.
— Здоров ли? — спросил он тихо.
— Здоров. Я пришел проститься, да вот с вами какая беда приключилась.
— Да-а… — протянул старик. — Куда едешь?
— В разведку…
— Желаю удачи… Вернешься — заезжай прямо к нам.
— Ладно.
Я не хотел утомлять его долгими разговорами и решил попрощаться. Он протянул мне левую руку. Мозолистая рука была горяча, как огонь. Взглянув мне в глаза, он сказал:
— Будь здоров…
Глаза его наполнились слезами.
Опустив голову, чтобы не выдать свое волнение, я отошел от него.
Я простился с семьей старика Сибгата и со всеми остальными. Эти люди прощались со мной, как с близким человеком, и долго жали мне руку, приглашая остановиться по приезде у них.
Когда я вышел из казармы, наступили уже сумерки. Я увидел перед собой темный силуэт и, приглядевшись, узнал Хадичэ.
— Уезжаешь? — спросила она.
— Да, уезжаю…
— Почему уезжаешь? — продолжала она просто, но мне почудился в ее словах укор. — Ведь и здесь есть работа…
— Да, но мы с товарищами решили уехать…
— Вернешься сюда опять?
— Мы вернемся… через месяц-другой.
— Остановись тогда у нас, — попросила девушка.
— Хорошо.
Обрадованный, я протянул ей руку. Она пожала ее и сунула в мою ладонь какую-то бумажку. Рука Хадичэ была горяча, и мне было приятно чувствовать теплоту этой доверчивой руки.
Отдавая бумажку, она проговорила:
— Только никому не говори. Умоляю, пусть никто не узнает!
— Не скажу, — прошептал я, — никогда не скажу.
Мы опять простились.
Кто-то вышел из казармы, и Хадичэ отпрянула от меня. Я опустил голову, отошел от казармы и, ныряя в кромешную тьму, ушел в свою палатку.
Мои товарищи уже спали. При свете огня перед палаткой я прочитал письмо Хадичэ… Да… но она ведь просила никому не говорить! Я дал ей обещание и решил даже здесь не говорить о том, что славная Хадичэ писала в своем письме. Нет, я никогда не нарушу обещания, данного Хадичэ.
Наутро, погрузив на подводу инструменты, палатку и необходимые вещи, мы выехали с золотых приисков поэта, держа путь на юг. День был необыкновенно прекрасный.
Прииск оставался позади, медленно отдаляясь от нас.
Мне казалось, что частица моего сердца осталась там. Я смотрел на прииск долго-долго, пока он не скрылся за высоким холмом.
Вместе с прииском, словно отделившись от меня, осталась позади и частица моей жизни.
Простор веселит душу человека, заставляет его петь. Мои товарищи давно запели. Только один я ехал в глубокой задумчивости.
Внезапно песню оборвал настигавший нас бесшабашный звон колокольчиков. Обернувшись, мы увидели три знакомых экипажа и взмыленные тройки лошадей, мчавшиеся так, что земля едва не разверзалась под ними. Штейгер, ехавший впереди нас на тарантасе, свернул с дороги и нам приказал сделать то же.
Не успели мы сойти с дороги, как тройки промчались мимо нас. Штейгер предупредительно кланялся им. Но они пронеслись, не замечая его.
Верх экипажа был открыт, и мы хорошо разглядели седоков. Там были хозяева прииска с женами и детьми. Пока мы выбирались на дорогу, они уже исчезли. Только пыль клубилась на дороге.
Важно взглянув на нас, штейгер сказал:
— Это Шакир Садыкович и Закир Садыкович. Они едут на прииск «Балкан»… Ну и ездят же они!
Мои товарищи разговорились со штейгером о баях, но я не слушал их. Я опять погрузился в свои мысли.
Перед моими глазами возник прииск «Восьмой», сумрачная казарма, землянки, необыкновенный самородок, лица рабочих, с которыми я трудился, старик Сибгат и его семья, нежная Хадичэ и заботливые женщины, чинившие нам белье.
Казалось, что в ушах еще раздаются тихие терзающие душу стоны старика Салима, звучат, звучат не утихая.
Что это? Звон колокольчиков байских экипажей, скрывшихся вдалеке, или эхо стонов старика Салима? Не знаю, не могу различить…