1
Километрах в двух от нашей деревни есть большое круглое озеро, похожее на месяц, упавший с неба. Зовут его Ак-Куль, что означает Белое озеро.
В ширину оно будет километров пять, и поэтому противоположный берег чуть виднеется.
Летом луга вокруг озера покрыты травой. Если посмотреть с соседней горы, то кажется, что на огромном зеленом ковре лежит блестящее круглое зеркало.
В мае сюда со всех окрестных аулов сходятся жители для игр и забав. Тогда берега его оглашаются смехом и песнями.
А когда наступает вечер, в камышах начинают кричать водяные птицы. Их разноголосые крики разносятся далеко, повторяясь гулким эхом.
Шумно и весело летом на озере. Но когда приближается осень, начинают дуть холодные ветры, жизнь замирает и становится грустно.
Не резвятся больше под солнцем блестящие рыбки, уходят на дно, и от всплесков их не играют круги на воде.
Не приходят сюда и люди.
Только дикие утки и гуси, улетая в теплые страны, опускаются на Ак-Куль. Отдохнув и наевшись, они тучей вздымаются в воздух. Их крики: «Кыйгак… Кыйгак!» — придают красоту и жизнь берегам Ак-Куля.
В эти дни опустевшее, грустное озеро вновь оживает.
2
Почти каждый день я прихожу к нему, любуюсь издали, как купаются дикие гуси, наслаждаюсь красивыми звуками их голосов и невольно задумываюсь.
Когда я слышу вдали их одиночные крики, мне кажется, будто кто-то стучит по медному тазу серебряной ложечкой. Приложив ладони ко лбу, я поднимаю голову кверху и смотрю в ту сторону, откуда слышатся их голоса. Еще ничего не видно в блестящем, как зеркало, синем небе, но крики гусей раздаются все ближе и ближе, отчетливее и отчетливее.
«К озеру подлетаем, к озеру подлетаем! Приготовьтесь спускаться!» — вероятно, кричит предводитель стаи.
Вдали появляется что-то вроде шелковой ленты. Она плавно колышется, словно ее развевает ветер.
И чем ближе к озеру гуси, тем громче их голоса. Сохраняя порядок, они опускаются ниже и ниже, садятся на берег, и мне кажется, что с ними вернулись летние дни.
Гуси приводят в порядок перья, хлопают крыльями, пьют воду и о чем-то толкуют. Если они опускаются вечером, то ночуют на озере. Но чуть свет рано утром опять поднимаются в небо и снова летят на юг.
«Эх, если бы крылья и мне, и я бы вместе с ними увидел теплые страны», — думаю я.
Я завидую им, мне тоже хочется увидеть весь мир.
Если бы вместе с птицами можно было слетать в страны вечного лета и потом вернуться обратно, я не испытал бы этой тоски, расставаясь с ними.
3
Однажды, проснувшись на восходе, я пошел за лошадьми. По дороге мне встретился мальчик Гариф и сказал, что наши кони пасутся на берегах Ак-Куля.
Озеро было прекрасно. Косые лучи восходящего солнца играли на спокойной глади воды. Казалось, что через озеро перекинут блестящий мост, осыпанный золотыми пылинками. Вдали, у берега, разбивая веслами воду, скользила взад и вперед рыбачья лодка. Рыбаки проверяли сети.
Любуясь озером, я подошел к камышу, росшему у самой воды.
Признаться, я удивился, услышав одинокий голос дикого гуся:
«Кыйгак… Кыйгак…»
Я осмотрелся. Ни в воздухе, ни на озере гусей не было видно.
«Что такое? — подумал я. — Где же он?»
Я прислушался. Крик повторился совсем близко, где-то рядом со мной, в камышах.
Раздвигая камыш руками, я вошел в холодную воду.
И вдруг, испугавшись меня, в зарослях забился дикий гусь. Он пытался взлететь, хлопал одним крылом, подпрыгивал, но попытки его были тщетны. Вероятно, вчера его ранил охотник, и гусь не мог улететь со стаей.
Притаившись в зарослях камыша, этот гусь с тоской в глазах смотрел, как в прекрасном, безбрежном, как море, небе летят на далекий юг его друзья и товарищи.
Мне стало жалко гуся. Я поймал его без труда. Он пытался вырваться и хлопал здоровым крылом. Он принял меня за врага. Стараясь не задеть больного крыла, я понес его домой.
Он еще долго пытался вырваться, бился в моих руках, но потом устал и притих. А когда я гладил его голову, он старался спрятать ее.
Лишь к полудню привел я лошадей в деревню.
На меня рассердились дома за опоздание.
— Держать гуся — только мучить, — строго сказал отец. — Надо его зарезать.
Сердце мое испуганно сжалось.
— Не дам! — ответил я со слезами в глазах. Мне было жаль этого бедного странника, заблудившегося в чужих краях. — Я сам буду заботиться о нем.
— Ну, хорошо, заботься, — сказал отец.
Я не знал, что делать от радости. Унес гуся в сарай для домашней птицы, поставил ему сковородку с водой и хлебом. Но гость мой не стал ни есть, ни пить. Он с испугом забился в угол сарая и сидел там, не двигаясь.
Я насыпал гусю овса и проса. Но и этого лакомства он не отведал. У него не хватало смелости. До самого вечера он ни к чему не притрагивался.
Перед закатом солнца домой явились, гогоча, словно после большой работы, домашние гуси и стали искать еду.
Услышав их голоса, дикий гусь оживился. Он принял их за своих товарищей и приветствовал криком: «Кыйгак… Кыйгак…»
Заслышав это, наш злой красноглазый гусак с длинной шеей захлопал крыльями, закричал и понесся к дикому гусю. А за ним, словно случилось что-то особенное, громко крича, понеслись и другие гуси.
Мой гость испугался и еще дальше забился в угол.
Гусак до того разъярился, что, пожалуй, убил бы пришельца, если бы я не помешал ему.
— Разве можно быть с гостем грубым и гордым? А если и с тобой поступят так же?
И я прогнал домашних гусей, чтобы успокоить гостя. Но они не скоро утихли. Красноглазый гордый гусак, хвастаясь храбростью, еще долго хлопал крыльями и кричал. И остальные, смотря на него, тоже громко гоготали.
Уходя домой, я сказал:
— Не смейте обижать слабого! Я заступлюсь за него!
4
Ночью я долго не мог заснуть, думал о бедном моем госте, о его одиночестве и тоске по товарищам.
Его друзья уже далеко. Где-нибудь на красивом озере они отдыхают, копят силы для нового полета. Мне было жаль моего одинокого друга. Я должен теперь охранять его от врагов.
Проснувшись утром раньше обычного, я вышел во двор. Меня окружили домашние гуси. Они нещадно шумели, требуя есть.
Я побежал проведать гостя.
Увидев меня, он нерешительно приподнялся, но опять опустился. Я заметил, что он немного поел и выпил воды. Я был рад этому, сменил ему воду, снова засыпал овса и проса.
Еще долго мой гусь очень робко ел, но постепенно привык к своему положению, стал смелее, перестал бояться меня.
И действительно, только я был близок к нему, только я разделял его горе. Другие люди оставались безразличны к нему, им было все равно, ест он или нет, здоров или болен.
Я был доволен тем, что гусь привыкает ко мне.
Но вот однажды после школьных каникул, случилось несчастье.
Вернувшись из школы, я увидел, что кто-то выгнал гуся из сарая, а гордый домашний гусак гоняется за ним и безжалостно бьет его. Бедняга мой не знал, куда скрыться. Я чуть не заплакал с досады, бросил книги, отогнал гусака и запер гуся.
После этого случая гусь долго не мог оправиться, был скучным, не вставал.
Вероятно, он опять почувствовал одиночество.
5
К началу зимы больное крыло дикого гуся зажило. Гусь мог поднимать его и класть себе на спину. Видимо, кость не была перебита, иначе она не могла бы срастись. Я был рад, что мой гусь поправляется и скоро сможет летать. Я знал, что он томится в сарае, и стал выпускать его в сад. В саду ему легче дышалось, он был спокойнее и часто смотрел в небо. Видимо, он вспоминал о своей свободе и не мог позабыть товарищей.
Когда выпал снег, я сделал гусю жилище в амбаре. Я часто навещал его, наливал ему теплой воды и насыпал овса и проса. Заслышав домашних гусей, он оживлялся: смело поднимал голову, хлопал большими крыльями и тоже кричал.
Но я постоянно чувствовал, что гусь мой скучает по прежним своим товарищам.
Прошла и зима. Солнце растопило снега, побежали ручьи, отогрелась земля, и в наши края стали вновь возвращаться птицы из теплых стран.
Однажды, проснувшись утром, я услышал, как кто-то сказал:
— Скворцы прилетели!
Посмотрев в окно, я увидел, что у дома, залитого утренним солнцем, на сучке у скворечника сидела пара черных скворцов. Они щебетали, топорщили крылышки, улетали, вновь возвращались и пели.
С каждым днем становилось теплее, растаял снег, широко и бурно разлились реки, и земля, до этого черная, покрылась светлою, нежною зеленью.
Над нашей деревней все время летели птицы на север.
Мой дикий приятель оживился. Он все время ходил, кричал веселее и громче и, казалось, ждал своих старых товарищей.
Однажды утром послышалось где-то высоко-высоко:
«Кыйгак… Кыйгак…»
Я, приложив ладони ко лбу, посмотрел в далекое ясное небо.
В нем, извиваясь, подобно шелковой ленте, летели на север дикие гуси.
Услышав крики товарищей, мой гусь ответил: «Кыйгак… Кыйгак…»
Он встрепенулся, шумно захлопал крыльями, забегал взад и вперед. Никогда еще он не был так возбужден.
Я растерянно наблюдал за ним. И вдруг возбуждение его возросло еще более. Стая диких гусей летела прямо над нашей деревней.
Мой друг подпрыгнул несколько раз, взлетел и понесся за ними.
Изумленный, смотрел я вслед улетавшему гусю. Поднявшись в небо, он прокричал очень грустно: «Кыйгак… Кыйгак…»
Это был последний привет его мне.
Он не мог жить в темном амбаре. Он слишком любил свободу. Прожив почти год без своих товарищей, он вновь возвратился к ним.
Иногда я скучаю о нем, о моем госте, проведшим со мною целую зиму.
Он навсегда расстался со мною, но я не забуду его.
Кто знает — может, и он иногда вспоминает обо мне.